— Сегодня два года, — отметил я, глядя в ее глаза.
Она смотрела на меня с фотографии своим колдовским взглядом и, казалось, улыбалась: моя Колдунья уже все знала.
Я положил на могилу охапку любимых ею ромашек. Погладил ее щеку на снимке и прикоснулся к памятнику, как будто он – посредник меж нами.
Я принес Маше цветы. Она сильно удивилась – я редко дарил их ей; за годы брака это случилось несколько раз. Она прижала их к груди и все время, пока я был с ней, не отпускала. С этого дня я приносил их каждый день, разные.
Я видел – цветы быстро вяли. Наверное, она держала их в объятиях и ставила в воду только перед сном. Каждый день, входя с букетом, прятал его за спиной. Она с надеждой искала его взглядом. Я говорил:
— Закрой глаза.
Маша закрывала. Я подносил цветы к ее лицу и спрашивал:
— Угадай, какие?
Она вдыхала запах, но редко угадывала: цветы не пахли так, как раньше. Мы смеялись – что же это за цветы, которые невозможно определить по запаху? Вроде живые, не мертвые.
Я брал Машу за руку, и мы просто смотрели друг другу в глаза. Я не рассматривал ее лицо, из-за болезни изменявшееся каждый день. Я видел только ее глаза; этого достаточно, чтобы дать ей понять, как она мне дорога. Сильнее, чем раньше.
Маша наносила немного грима – тушь, румяна, помада. Для нее это означало: я жива.
Из-за взгляда я называл ее Колдуньей. Она часто смотрела на меня им — нездешним, колдовским, проникавшим вглубь, достававшим до дна, понимавшим обо мне все. Я даже «спрятаться» не успевал. Но знание обо мне она никогда не показывала; просто хранила в себе. Именно поэтому я чувствовал, что мы прочно связаны.
Я не хотел видеть ее усиливающуюся худобу, редеющие волосы. Смотрел в ее глаза, в которых горел огонь жажды жить. Моя Колдунья не сдерживала его — не хотела упустить ничего, что могло сделать ее жизнь ярче до самой последней минуты.
Я отсчитывал каждый день. Болезнь сжигала ее очень быстро.
Слава Богу, обеденный перерыв – могу побыть один. Я взял коробочку с обедом и поднялся на крышу. Здесь нет режущих слух криков и возгласов, к которым, работая в психиатрической клинике, со временем привыкаешь — они становятся неотъемлемым фоном. Здесь никто не будет приставать с вопросами. Можно побыть одному.
Сегодня ветрено. Я подошел к краю крыши. Порывы ветра налетали, залезали под халат, терзали его полы, заставляли почувствовать холод и тут же улетали прочь. Ветер вступал в союз с облаками, то закрывая солнце, то открывая его, и тогда светило создавало иллюзию тепла. Он снова налетал, и мираж исчезал.
Я посмотрел на коробку. Обед, ужин, завтрак. Есть вещи неизменные – они были неделю назад и будут через полгода. А жены скоро не будет. Есть месяц болей и безнадежности.
Сел на край крыши и посмотрел вниз. По улице ехали машины, периодически останавливаясь у светофора. Люди шли по тротуару, то исчезая в дверях магазинов, то появлялись вновь. Деревья шевелили ветками то сильнее, то затихая.
Все так быстро произошло. Словно ветер: внезапно налетел, похозяйничал – все разбросал в нашей жизни, как будто должен был отработать фант — и улетел.
Холодный ветер пронизывал мое тело. По крыше метался разный мусор, ища и не находя пристанища. Тревожно-требовательно загудела машина скорой помощи и вскоре свернула на другую улицу. Ветер затеребил листья на деревьях, проверяя на прочность. Некоторые из них не выдерживали испытания, отрывались, кружились и, исполняя в воздухе последние па, без сил роняли легкое тело на тротуар. Порезвившись, ветер утихомиривался.
Не хочу мириться с этим! Не хочу! Я должен поддерживать Машу. А сил больше нет. Слава Богу, здесь, на крыше, меня никто не слышит — могу покричать вволю.
Закапал дождь. Я поднял голову: за несколько минут небо заполнили темные тяжелые тучи, до которых, казалось, протянув руку, можно дотронуться. Капли стали крупнее и чаще стучали по мне, расплываясь пятнами на одежде и смешиваясь со слезами. Попадая на крышу, отскакивали и падали окончательно. Внизу люди спешно раскрывали зонты или забегали в магазины. Стайками собирались лужи, по которым капли отстукивали барабанную дробь. Ветер на время уступил преимущество собрату-дождю.
Я встал на краю и распростер руки, как обычно это делают на носу корабля после «Титаника»; мы с Машей тоже совершили этот обряд. Ощущение тогда было – словно мы птицы и готовы взлететь.
Ветер обдувал меня, халат поднимался. Я был воздушным змеем, готовым к полету. Крикнул сквозь дождь, пытаясь докричаться до небес, или выше – до Бога:
— Ты должна жить!
Ветер подыграл мне, разбив порывами фразу на слова, и понес их по известному ему маршруту. Может, и вправду донесет?
За этот месяц я хотел подарить Колдунье целую жизнь. Подробно рассказывал, какая сегодня погода, чем обедал и ужинал; какие пациенты поступили в мою клинику и с какими историями; кто выписался и что нового в отделении; как вела себя Сюзанна – наша кошка – и что вытворила; какие новости и события произошли за сутки. Маша слушала внимательно.
Я принес ей толстую красивую тетрадь и предложил писать дневник, чтобы заполнить свободное время, которого у нее было слишком много. Маша спросила:
— Зачем?
— Твой дневник – это ты, твоя рука, твое дыхание, твои чувства.
— И ты – свою книгу: помнишь, ты хотел? У тебя такой опыт, пора.
Я не слышал, как сзади хлопнула дверь. Сильные руки схватили меня и стащили с края крыши.
— Ты совсем сбрендил?!
Я озирался на них.
— Вы что – с ума сошли? Я и не собирался. – Стряхнул их руки. Тихо продолжил: — Жена при смерти, а я — врач-психиатр, ничего не могу изменить.
Тогда я только готовился жить без нее.
— У меня все получилось: я написал книгу. Как ты и хотела. – У меня перехватило дыхание.
Я прикоснулся головой к мрамору памятника. Холод камня проник внутрь меня, словно взгляд Колдуньи снова достал до дна, где жила моя любовь к ней.
© 2021. Риторова В. Все права защищены